— Это какая-то чудовищная ложь, мистификация! Ты наговариваешь на себя, ты сочиняешь! — закричал Нелидов и закрыл уши ладонями.

Рандлевский улыбнулся улыбкой Мефистофеля.

— И тогда же я внушил Феликсу мысль о связи его творчества со смертями его жен. Я хотел породить в его душе мистический ужас, чтобы поселившийся страх навечно развел бы его с женским родом. Но поди-ка ты! Именно этот страх и заставил его жениться в третий раз на Соломее! Не любовь, а именно страх стать источником страданий и, опять же, гибели женщины, повинной только в том, что страстно любит! Ну что тут сделаешь? В этом случае мне пришлось потрудиться, подумать, и как славно поначалу все выходило! — Рандлевский самодовольно улыбнулся. — Нашлась глупая, бездарная, вульгарная, пошлая Изабелла, главный талант которой был в неуемной жажде жизни, жить богато во что бы то ни стало и обязательно за счет кого-нибудь. Она вела себя так, как я рассчитывал, а именно пыталась получить в любовники всех достойных людей в театре. В конечном итоге Белла успокоилась Толкушиным, но до этого она сделала свое черное дело. Породила чудовищную ревность со стороны несчастной Соломеи, которая просто потеряла голову и чувство реальности. Тут надо уметь вовремя разбросать по углам намеки, недомолвки, догадки, укрепить подозрениями, присолить отчаянием. И все, блюдо готово. В один прекрасный день она сама увидела, как ее супруг поехал в одной карете с Беллой, хотя должен был ехать из театра ко мне, о чем Феликс и оповестил жену. Но я-то к тому моменту был в театре, стоял буквально у Соломеи за спиной, и когда она увидела меня, выплеснула на меня свои подозрения, я не посчитал нужным выгораживать тебя, Феликс, хоть ты и не подозревал о своей, якобы совершаемой измене. К чему? Мне было очевидно, что ревнивица дошла до критического состояния своего ума, и я не ошибся. Я только слегка направил движение ее мыслей в выборе способа сведения счетов с жизнью, выразил беспокойство. Мол, пусть не переживает очень сильно об измене мужа. А то, упаси бог, опять придет в голову мысль вскочить на подоконник!

Что же касается самой Беллы, то тут, господин следователь, надо отдать вам должное, вы удивительным образом все угадали. Я искал Феликса. Он не пришел ко мне утром. Я поехал к Кобцевой и, поднимаясь по лестнице, услышал весь разговор у открытой двери. Я действительно стоял на площадке внизу, и брошенный окурок — мой, хоть и не пристало воспитанным людям разбрасываться окурками. Остальное все так и было. Я похитил ключ из кармана. Я заказал букет, и я открыл дверь в ту роковую для нее ночь. Спросите — зачем?

А почему Феликс не рассказал мне об этом разговоре с Беллой и о том, что она желает стать его возлюбленной? Почему он скрыл? Ведь он и о женитьбах своих мне никогда не рассказывал, значит, как я заподозрил, это будет новая пассия, снова на моем пути! Этого я не мог вынести, пережить соперничество с этой дурочкой, которая даже не в состоянии оценить масштаб личности, понять, кто перед нею, что за человек, что за талант, что за трепетная душа! Для нее просто более молодой любовник, и все! Вместо старого, надоевшего. Мне неприятно вспоминать о том, что было тогда, в этой темной квартире. Я был в таком безумии, подозревая, что Феликс снова меня променял на женщину, да еще на какую ничтожную! И еще большее безумие охватило меня после, когда я понял, что своими руками убил свое детище, свой театр, да все зря, потому как враг оказался совсем в ином обличье! В обличье очередной курицы, синего чулка, этой провинциальной учительши!

— Не смейте оскорблять мою жену, — просипел Горшечников, но его голоса никто не услышал.

Нелидов замер, как статуя, его глаза остановились и округлились от ужаса. Рандлевский же продолжал:

— С превеликим трудом я нашел беглецов. Я полагаю, что Феликс не зря скрывался от всего мира. Ты от меня бежал, мой друг, не понимая, что тебя гонит. Я бы все равно нашел вас, друзья мои. Рано или поздно. Всегда есть такие люди, которые от незнания или от глупости тебе помогут. Я частенько навещал дом Толкушиных, а как же, надобно же поддержать Ангелину Петровну, когда муж ее в тюрьме! — Рандлевский хмыкнул. — Госпожа Толкушина случайно обмолвилась, что ее любимая подруга Алтухова теперь живет с господином Нелидовым, покинула мужа после трех месяцев семейной жизни. А потом мне помог вот этот достойный господин. Он-то и дал мне знать, что любовники находятся в Грушевке.

— Это черт знает что! — взвизгнул Горшечников, который уже не мог сидеть молча, он весь изнывал, слушая рассказ злоумышленника. — Это просто Содом и Гоморра!

— Помолчите, убогая душонка! Вам, человеку со скудным воображением и куцыми чувствами, не помешает получить урок подлинных страстей, достойных Рима! — зарычал на Горшечникова Рандлевский. Тот что-то еще пискнул и затравленно умолк. — Осталось немного, господа. Я полистал рукописи и понял, что теперь настанет черед «Ледяной девы». Да и что бы вы придумали при таких-то морозах? Уговорить мадам встать на коньки не составляло труда, так же просто было заманить ее на пруд, к прорубленной за две ночи подряд проруби. Надо было только упорно отговаривать ее туда направиться. А уж она сама, сама из духа противоречия, из неприязни ко мне побежала. Побежала навстречу своей погибели, голубка. Да только этот проклятый калека, черт его подери, испортил такой чудесный план! Я бы ему и вторую ногу оторвал! А руку-то я действительно обморозил, ломом так орудовал, что сразу и не приметил! — Рандлевский слегка отодвинулся от стены. Сердюков насторожился.

— Леонтий! Я не верю ни одному твоему слову! Все это чудовищная ложь! Я знаю, наши чувства друг к другу действительно велики. Но ты не мог, не мог носить в себе столько лет это зло, зло от любви ко мне! Брат мой! Скажи, что все это выдумки, что ты все придумал! Ты болен, болен. Леонтий! Я спасу тебя, я вылечу тебя, я никогда не покину тебя! — Нелидов, ставший снова бледно-зеленоватого цвета, привстал из-за стола и протянул руки к Рандлевскому.

— Поздно! Друг мой, поздно! Если бы я услышал эти слова ранее! — В голосе Рандлевского слышалось неподдельное отчаяние. — Отчего ты не желал понять меня ранее? Ты вынудил меня создать этот страх!

— О, нет, нет! Ты убиваешь меня! — закричал Нелидов и повалился на стол головой.

— Да, именно так! Теперь нам оставаться в этом мире невозможно! — И с этими словами, в тот же самый миг, когда голова Нелидова коснулась стола, Рандлевский выхватил из-под полы сюртука пистолет и выстрелил в сторону Феликса.

Но Сердюков, который внимательно следил не только за словами Рандлевского, но и за его взглядом, руками, успел ударить его по локтю. Пуля пошла чуть в сторону, как раз туда, где у стены замер от ужаса Горшечников. Он упал от выстрела, как тряпичная кукла. Гулко ударилась об пол его голова, и на роскошном персидском ковре стала расползаться отвратительная бурая лужа.

Следующим ударом полицейский выбил пистолет из преступных рук и набросился на убийцу. Они повалились на пол, пытаясь одолеть друг друга и ухватить пистолет. Но оружие отлетело довольно далеко от катающихся на полу мужчин. Феликс несколько мгновений лицезрел борьбу. Потом наклонился и быстро поднял пистолет. Уцепившись обеими руками, чтобы не тряслись, он навел курок на такую знакомую, до боли знакомую голову, эти нежные локоны на затылке… и выстрелил.